«Я не сдержался и воткнул вилку ему в ногу». Дженнаро Гаттузо — о гневе.

Первое воспоминание о том, как кто-то выходит из себя? Это была моя мать, мне тогда было восемь-девять лет. Я приклеил постер с полузащитником Сальваторе Баньи на стену в спальне. Это была реклама сандалий от Dr Martens.

Баньи был для меня настоящим героем. Больше всего мне нравилось, что он всегда играл в спущенных гетрах, а не задирал их до колен, как другие. Может показаться странным, что мальчик обращал на такое внимание. Но он выходил на поле незащищенным, без щитков, и меня это привлекало. Мама сказала убрать постер. Я попытался его снять, краска со стены посыпалась. Она дала мне пощечину.

Я всегда ненавидел проигрывать — даже в карты с друзьями. Стремление преуспеть в любом деле — неотъемлемая черта моего характера. Это у меня в крови. Я унаследовал это от отца и его братьев. Хотя в моей семье все такие.

Играя в футбол, я все делал по-своему. Часто не прислушивался к советам. Каждый день я взвешивался и ел одно и то же: белый рис с куриной грудкой. Я не притрагивался к вину и любым другим напиткам, кроме воды, годами. Я бегал по ночам — в одиночку. Перед играми превращался в настоящего маньяка. Мог ночами смотреть телевизор, а потом спать днем, до стартового свистка.

Возможно, поэтому я всегда жил один на базе и на сборах — со мной было слишком сложно. Когда «Милан» играл с «Интером» в полуфинале Лиги чемпионов в 2003-м, я был так возбужден, что две недели спал не в кровати, а на диване.

Недавно я решил, что больше не буду играть с друзьями в футбол, потому что мы постоянно спорим по глупостям. То же самое с работниками «Милана» и моими бывшими одноклубниками. Я стараюсь избежать конфликтов. Но когда я надеваю бутсы, то не вижу лиц соперников. И не понимаю, что делаю. А потом думаю: «Я сделал это, я сказал то». Мне становится очень стыдно. Так что лучше держаться в стороне. Например, отправиться на пробежку самому. Когда в игре есть мяч, во мне просыпается животное.

С момента, как я впервые вышел на поле в составе команды — мне было 12 — футбол стал для меня отдушиной. До этого я играл только на пляже, в окружении рыбаков, с канистрами для бензина вместо штанг и ракушками под ногами. Это определенно сказалось на моем стиле игры.

Мое детство было великолепным и счастливым. Я каждый день играл на Сан Сиро, Уэмбли, Маракане и Бомбонере — мы называли пляжи и улицы именами самых известных стадионов.

Сейчас все иначе, приоритеты изменились. Дети остаются в школе до 17:00, потому что их родители на работе. Они не могут играть так много, как это делали мы. На севере Италии вообще сложно играть на улицах — если ты не ходишь в футбольную школу, то у тебя практически нет вариантов.

Но в прошлом году случилось кое-что невероятное. Я послал моего десятилетнего сына Франческо в Калабрию. Он вернулся спустя шесть недель и был так взбудоражен! Рассказывал мне истории о том, что там делал — истории из моего детства. Я словно вернулся в прошлое.

Когда возникают проблемы, я закрываю глаза и возвращаюсь в то время, на те пляжи. Я жил на улицах до 11 с половиной лет. Не потому, что у меня было семьи или дома, нет. Это был единственный способ заниматься спортом и завести друзей.

Люди тогда работали целый день за очень маленькие деньги. А дети гуляли, играли в футбол, веселились. У нас не было ничего, но это не имело значения. Я полагаю, одна из причин моего стремления к успеху — мое бедное детство.

В 12 я попал в академию «Перуджи» и провел там пять лет. Первые месяцы были кошмаром — я страдал от одиночества, но не подавал виду, ведь был уверен, что сделал правильный выбор. Мы выиграли почти все юношеские турниры, в которых участвовали.

Я чувствовал, что начинаю играть лучше. Желание побеждать росло с каждым днем.

В то время молодые игроки редко играли в основе команд Серии А. Но кое-то из тренеров считал, что я особенный, что у меня талант. Я, в свою очередь, думал только о тяжелом труде — бегал, крутил педали, работал в зале и сражался за свое будущее в футболе.

Вскоре меня вызвали в сборную U-18. Я сыграл на турнире во Франции, на которым были скауты европейских клубов. Мои выступления понравились представителю «Рейнджерс». Мне было 19 лет, когда я оказался в Глазго.

В Глазго я впервые осознал, что стал профессиональным футболистом. В Перудже я никак не мог избавиться от страха выйти на поле и допустить ошибку. Ноги дрожали, эмоции брали верх.

Но в Шотландии все изменилось. Я понял, что могу выполнять эту работу на очень высоком уровне. Мне повезло играть с великолепными футболистами: Брианом Лаудрупом. Йонасом Терном и Полом Гаскойном.

Гаскойн не мог быть примером для подражания в повседневной жизни, но он часто помогал мне советом — благодаря Полу я быстро освоился в Глазго. Гаскойн известен своими розыгрышами — к примеру, он поприветствовал меня в команде, нагадив мне в гетры — но он также сделал множество благородных поступков, на которые не каждый способен.

В «Рейнджерс» было правило, появившееся еще в 50-х, — на тренировки футболисты приходят в костюмах и галстука. Я был тинейджером и пиджак надевал по праздникам. Пол отвел меня к одному из самых дорогих портных и сказал выбрать семь-восемь костюмов. Объяснил, что у клуба договор с портным — деньги за костюмы будут вычтены из зарплаты по ходу сезона. Я набрал всего — обошлось это в 10 тысяч фунтов.

Позже я узнал, что никакого договора не было. Пол обманул меня и позволил помочь — он сам заплатил за все. Такого Гаскойна мало кто знает. Сейчас дела у него идут не очень хорошо. У Пола проблемы с алкоголем, но мы все равно достаточно часто общаемся. Я навсегда запомню, что он для меня сделал, и хочу, чтобы люди знали о его большом сердце. А еще он всегда смешил нас — в раздевалке постоянно стоял хохот от его шуток.

Мне было хорошо в «Рейнджерс». Мне пришлись по душе страсть и накал дерби с «Селтиком». Это были матчи, которые выходили далеко за пределы футбола. Для местных футболистов — например, Алли Маккойста — это было что-то намного большее, чем игра. Помню, как Уолтер Смит заговорил со мной за пару недель до дерби. Каждый день одно и то же: «Пожалуйста, Рино, не зверей. Не получи карточку слишком рано!».

Начался матч, и меня предупредили уже на 20-й секунде! В перерыве я пошел в раздевалку, в ярости бил по двери и рассек бровь. Просил замену, потому что видел с трудом, но Смит сказал, чтобы мне зашили рану. Таким был футбол в «Рейнджерс».

Когда я подписывал контракт с «Рейнджерс», то носил крест, который мне подарила мама. Все очень странно на меня смотрели. Я, наивный, не понимал, в чем дело. Даже не знал о всех этих католиках и протестантах. Но никто ни разу не сказал мне снять крест.

Честно говоря, самой большой проблемой было то, что менеджер, Дик Адвокат, видел меня справа в защите. А мне это, естественно, не нравилось.

Когда я играл, то никогда не пересматривал матчи. Ни разу. Сейчас я уже не футболист, вижу записи, как я выходил из себя, и удивляюсь: «Это действительно я? Я это сделал?». Я словно не узнаю себя. Смотрю на фотографию, где держу Джо Джордана за горло, а на руке капитанская повязка, и не знаю — плакать или смеяться. Это все продолжалось какую-то секунду, но я точно не подал хороший пример.

То же самое с кадрами моих криков на Роналдо, лучшим игроком мира, в миланском дерби. Или конфликта с Ибрагимовичем во время матча с «Аяксом». И мог пойти дальше, но, наверное, не стоило…

Когда Златан пришел в «Милан», мы поняли друг друга с одного взгляда. Этого было достаточно, чтобы понять — мы одинаковые. Очень разные игроки, но одинаково относимся к футболу. Мы понимали друг друга.

Когда ты играешь, то знаешь, кто из игроков может умышленно грубо сыграть, кто действует слишком агрессивно. Я никогда не выходил на поле с целью кому-то навредить. Я всегда думал о том, чтобы завладеть мячом — любой ценой. Это была моя задача. Всегда.

Если у меня на поле что-то не получалось, я, прежде всего, думал о том, как помочь Карло Анчелотти. Он много лет тренировал «Милан», стал для меня, как отец. Его нельзя не любить — он великолепный человек, уникальный. Карло никогда не злится. Секретом нашего успеха было то, что мы с Карло работали семь лет, знали его так хорошо, что стали семьей.

Одной из лучших его находок стала моя связка с Андреа Пирло. Мы играли вместе за сборную много лет, начиная с молодежек, но он всегда был атакующим полузащитником. Анчелотти поставил его глубже, ближе ко мне.

Андреа — невероятный футболист, он мог играть где угодно. Он обладал удивительной техникой и мастерством, но мало кто знает, что он мог еще и бегать целый день. Пирло — просто зверь в плане физической подготовки. Он не уставал, хотя я, конечно, и избавлял его от необходимости пробежать на пару километров больше!

Мне очень повезло играть с ним. Если что-то не получалось, нужно было просто отдать мяч Пирло. Понятное дело, мне было бы намного сложнее без него, чему ему без меня.

Если вы знакомы с Андреа, можете подумать, что он серьезный и тихий, но, поверьте мне, это вообще не про него. Пирло — удивительный сукин сын, весельчак и шутник. Проводить с ним время после ужина было особенно приятно.

Меня часто спрашивают об историях, которые он рассказал в своей автобиографии. Там нет и 10% того, что мы творили. Не представляете, сколько пощечин я ему отвесил за десять лет, которые мы играли вместе. Если за каждую пощечину мне давали мы цент, у меня было бы больше миллиона долларов. Он постоянно пытался разозлить меня — это довольно легко. Я всегда нервничал, он всегда был спокоен — та еще парочка. Все надо мной смеялись, ведь я велся на его тупые розыгрыши.

Однажды, перед полуфиналом Лиги чемпионов против МЮ в 2007-м, все ели мороженое, а я — свой белый рис. «Ребята, завтра у нас большая игра, сосредоточьтесь, пожалуйста», — представляете, как для меня важна была диета!

Массимо Оддо засмеялся: «Да ладно, это просто мороженое. Мы не такие сумасшедшие, как ты». Он действительно достал меня, я не сдержался и воткнул вилку ему в ногу. Оддо знал, что рисковал — я предупреждал. Если ты изображаешь из себя шутника и бесишь меня — будь готов к вилке. А он не останавливался и напросился.

А вот еще история — это случилось перед чемпионатом мира 2006-го года. Закончилась тренировка на базе, я пошел к физиотерапевту. В это время Пирло и Де Росси пробрались в мою комнату и спрятались: один в шкафу, другой под кроватью. Эти идиоты ждали три часа, пока я вернусь! Так сильно им хотелось вывести меня из себя. Я пришел около 23:00, собрался спать, а они выскочили из засады и напугали меня до усрачки. Пришлось закрыться в комнате и хорошенько их поколотить.

У меня великолепные воспоминания об игре за сборную. В детстве я мечтал выступать за «Милан» и выиграть Лигу чемпионов, но даже не осмеливался думать о победе на чемпионате мира. Сыграть на нем было бы здорово, но победить?! Да ладно, это уже слишком! Я долго не мог осознать, что мы действительно выиграли.

Мы не понимали, что творится в Италии до полуфинала против Германии. Страна кипела. Мы уезжали под звуки оскорблений, затем начался скандал Кальчополи… И тут неожиданно мы поднимаем над головами Кубок и становимся национальными героями. Невероятно.

Мы многим обязаны Марчелло Липпи. После победы в полуфинале все в команде знали, что он уйдет в независимости от результата финала. В прессе его уничтожали, сын Липпи оказался замешан в Кальчополи. Ему было невероятно трудно. Так что после победы я должен был подбодрить его, даже попытаться уговорить остаться. На видео видно, как сильно я обнимаю мистера.

В этот момент я уже был в трусах, шорты с меня слетели, когда я бежал праздновать наш успех. И что я увидел, когда все-таки посмотрел момент нашего триумфа? В самый счастливый момент в моей жизни я в трусах о чем-то спорю со скамейкой запасных, за которую зацепились мои шорты.

Скучаю ли я по игре в футбол? Нет, вообще нет. Я отдал больше, чем получил. Это была моя страсть, я хотел отдавать. Я вложил в десять раз больше, чем выиграл.

Однажды, на пятой минуте матча Милана с «Катаньей», я порвал связки колена. Но я продолжал играть. Чувствовал, что что-то не так, но меня так часто били по ногам — я привык. Я был готов сделать что угодно ради «Милана». Я никогда не отдыхал и столкнулся с последствиями.

Посмотрите на мою руку, она неправильной формы. Мне говорили, что нужна операция, на восстановление уйдет два месяца. Но после четырех дней я сорвал гипс, чтобы снова играть. На протяжении двух лет после каждого подката приходилось ставить сустав на место.

Знаете, что я считаю самым важным? Я всегда смотрел на вещи здраво. Если ошибался, то извинялся и принимал на себя ответственность. Я по-прежнему такой. Став тренером, я переживаю те же страсти. Я стал немного спокойнее. Но если кто-то попросит меня стать священником, я отвечу: «Извини, но мне нравится моя страсть. Я не могу без нее».

Материал журнала Four Four Two